Какая «любовь всего нужнее для счастья»?(продолжение)
Мне кажется, что для всех прибегавших к отцу Амвросию он представляется в двойном виде: во-первых, великий старец, прославленный подвижник, с ореолом святости, с дивными дарами, чудотворивший еще при жизни; и потом для всякого в отдельности самый близкий, самый ласковый, самый трогательный человек, какого можно себе вообразить. И обе эти стороны в отце Амвросии дополняли и возвышали друг друга. То же было и со мною.
Во-первых, я удивлялся ему, как светлому явлению, в котором я видел воплощение правды, как я понимал её. Все то благородство, все те высокие черты, которые покоряли меня не только в великих людях Церкви, но и в тех вымышленных в литературе лицах, которые увлекали меня своим идеализмом и любовью к людям, — я видел теперь в нем. Например, я думал о социальных вопросах, уже придя к тому выводу, что правда общественного быта достижима только при правде отдельных составляющих общество личностей.
Мне говорили о каком-нибудь радетеле за народ, как Рошфор, который сколачивает огромные деньги изданием газеты, зовущей к восстанию, и, когда жертвы его проповеди гибнут после суда, он продолжает великим барином жить на те деньги, которые они принесли ему за погубивший их листок.
Мне вспоминался тогда другой человек, не бравшийся за решение общественных задач, но решивший их на деле примером своей жизни. Этот — изможденный, вечно изнуренный болезнью человек, мученик своей любви к людям: ибо разве не мучение для человека с теплым сердцем принимать ежедневно бездну откровений самых сложных душевных вопросов, глубоких бедствий и страшных грехопадений, с какими обращаются к старцам. И он, всеми силами своими служивший людям; он, со своими счастливыми способностями и пониманием дел могший создать себе в миру обеспеченное широкое положение, жил так, что брал от жизни не более того, что в только что мною пройденном нашем курсе политической экономии называлось existenz-minimum. А что по доверию ему несли люди — тем он поддерживал бедствующих, или давая им пристанища навсегда, или доставляя возможность дождаться лучших обстоятельств, или воздвигал храмы и монастыри.
Я любил те старые времена первенствующей Церкви, когда ей служили люди, вместившие в себе все дары ума, образования, мирского блеска, имени, богатства — и всё: и мудрость, и силы, и достоинства свои приносившие вместе с собою Христу. Меня восхищал наш Филипп, вещающий правду, жалеющий народ, гибнущий за то; а здесь что я видел, кроме того же жаления и безусловной правды, и богатейшей дарованиями своими природы, все силы свои посвятившей Богу? И потому этот человек стоял предо мной живым воплощением церковной силы, и я увидел в нем дух Христа и итоги Его учения.
И вот, в том же самом человеке, которого я считал великою славою нашей Церкви, я, как и все другие, нашел самого любящего человека, готового жить со мною моей жизнью.
И как была высока та любовь, которую он давал мне, когда я сравнивал её с чувствами ко мне других. Другие меня любили или по родству, или потому, что ошибочно предполагали во мне хорошие качества и, сочувствуя им, как бы тем возвышали себя. Почти все, притворяясь, что расположены ко мне, тешили самих себя и, во всяком случае, просили за свою привязанность известной платы, состоявшей в уважении и любви к ним. А он любил меня только за то, что я в нем нуждался, и за то ничего от меня не ждал. Я мог тяжко оскорбить его, уехать, вернуться — и меня встретило бы то же горячее желание помогать мне во всем.
Я очень хорошо знал, что если я стану уродом, или сумрачным, или очень поглупею, — вообще лишусь возможности быть приятным, или понизится мое положение в жизни и я стану неудачником — все отвернутся от меня. А он тогда стал бы еще более греть меня. И потому я смело говорил себе, что никто больше его меня не любил и не полюбит меня. И любил он тою любовью, которую наш народ так проникновенно выражает словом «жалею», то есть всеми силами души желать служить другому. А такая любовь всего нужнее для счастья.
Воспоминания Е. Н. Поселянина
Из книги «Оптина Пустынь в воспоминаниях очевидцев»