Крестные дни

Статья из цикла публикаций посвящённых священномученику Вениамину (Казанскому), приуроченных к изданию Оптиной Пустынью жития святителя.

16 июля 1921 года митрополита Вениамина вызвали в Петроградскую ЧК на допрос. Встретившийся с ним через несколько дней епископ Алексий, передавая свои впечатления от рассказа владыки об этом посещении, писал: «Митрополит Вениамин, не привыкший к порядкам допросно-протокольно-следственным, сопровождаемым требованием разных подписок о невыезде и т.д., выглядит как-то растерянным, и, судя по его описанию разговора его с ЧК и ответов, он не мог произвести на них импонирующего впечатления. И теперь он как-то потерял равновесие и линию поведения и, по‑моему, допустил большой промах, передав в своей проповеди разговор свой в ЧК и обстоятельства его вызова туда».

23 февраля 1922 года ВЦИК издал декрет об изъятии церковных ценностей. Оценивая с религиозной точки зрения этот указ в своем послании, Патриарх Тихон 28 февраля писал: «С точки зрения Церкви, подобный акт является актом святотатства, и мы священным нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сем верных духовных чад наших. Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не освященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но мы не можем одобрить изъятия из храмов наших, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею как святотатство».

Начались для Русской Церкви и для митрополита Вениамина крестные дни. Остававшиеся полгода жизни стали для него Страстной седмицей. 5 марта 1922 года митрополит Вениамин в соответствии с позицией Патриарха написал заявление в Петроградскую губернскую комиссию помощи голодающим, в котором обозначил условия сотрудничества Петроградской епархии с властью при передаче церковных ценностей: они должны были передаваться в том случае, если все другие средства помощи голодающим будут исчерпаны; должны быть даны гарантии, что ценности пойдут только на помощь голодающим, а также наличие на совершение всех этих действий разрешения высшей церковной власти в лице Патриарха Тихона.

«Призывая в настоящее время по благословению Святейшего Патриарха к пожертвованию церквями на голодающих только ценных предметов, не имеющих богослужебного характера, – писал он, – мы в то же время решительно отвергаем принудительное отобрание церковных ценностей как акт кощунственно-святотатственный, за участие в котором, по канонам, мирянин подлежит отлучению от Церкви, а священнослужитель – извержению из сана».

6 марта митрополит Вениамин был вызван властями в Смольный. Его сопровождал член правления Общества православных приходов Иван Михайлович Ковшаров. Состоялась беседа митрополита с заместителем председателя Петроградского губисполкома Г.Е. Евдокимовым и секретарем губисполкома С. Митрофановым, с членами Петроградской комиссии помощи голодающим Н.П. Комаровым и С.И. Канатчиковым. При беседе присутствовали также иподиакон митрополита и еще некто, кто митрополиту не был представлен, – предположительно, это был представитель ГПУ: по окончании переговоров он, ни с кем не прощаясь, молча покинул комнату. Во время переговоров в Смольный пришел священник Иоанн Заборовский, при своем появлении сделавший вид, что попал сюда совершенно случайно, для того лишь, чтобы взять благословение митрополита на чтение вечером вместе с протоиереем Александром Введенским в Государственной филармонии лекции, организованной Комиссией Помгола 1-го городского района. Он был беспрепятственно пропущен охраной и стал свидетелем переговоров митрополита с представителями власти после того, как митрополит прочел свое заявление. Отец Иоанн при этом оказался единственным представителем Церкви, который лично знал всех собравшихся в комнате советских чиновников.

Канатчиков, обращаясь к митрополиту Вениамину, сказал:
– У нас имеется декрет, этот декрет мы должны привести в исполнение, но мы не хотим, чтобы это происходило насильственно и вызвало нарекание на власть. Мы хотим, чтобы это произошло как можно спокойнее, благороднее, и Церковь приглашена сюда для того, чтобы здесь об этом договориться.
– Как же сопоставить ваши слова и действительность? – мягко возразил на это митрополит Вениамин, приводя пример кощунственного изъятия в одной из маленьких домовых церквей. – Пришли люди, начали брать церковные ценности. Взяли Евангелие, которое действительной ценности не представляло, сорвали с него серебряное украшение, вещь испортили, сделали непригодной и пользы не получили, и все это имело характер неприглядный.
– Подобные действия нами осуждаются, – заявил Канатчиков, – мы их не допускаем, и нами сделаны распоряжения о том, чтобы ни в какую церковь никакая комиссия самостоятельно не являлась до тех пор, пока не будет на этот предмет издана общая инструкция.
– Вот вы ставите три пункта, – вступил в разговор Комаров, – что требуется доказать, что все средства на помощь голодающим исчерпаны, что других средств нет. Чем мы можем доказать это? Вот указывают нам на то, что в нашем помещении, где содержатся голодающие, будто бы неопрятность и нечистота. Но судите сами, как возможно иначе сделать. Например, Прудковские бараки, где мы содержим, кормим голодающих, сколько стоит содержание этих бараков? Шесть миллиардов в месяц… Можете дать нам эти деньги?
– Такими деньгами мы не можем располагать, – ответил митрополит, – это требует большой организации.
– Все средства исчерпаны, и если мы применяем такую меру, как изъятие церковных ценностей, то вынуждены это делать.
– Этими объяснениями я удовлетворен, – сказал митрополит. – Я понимаю прекрасно: положение, безусловно, очень острое, очень тяжелое, и мы, конечно, должны прийти на помощь, никогда не отказываем помочь и хотим это сделать. Церковь не может отказывать в помощи в силу самой христианской любви, которую она проповедует и исповедует, об отказе не может быть и речи.
– Мы об отказе не говорим, – заметил Комаров, – мы говорим о форме помощи.
– Форма может быть разнообразной, – сказал митрополит, – и для нас, православных, было бы в высшей степени ценно, если бы Церкви была предоставлена возможность участвовать в этом деле в качестве самостоятельной единицы. Допустим, у вас несколько голодающих губерний, вы могли бы указать нам определенную губернию, например Самарскую, где бы мы помогали или могли покупать хлеб и отправлять туда, где требуется помощь.
– Это все правильно, и, по существу, возражать не приходится, – сказал Комаров, – но ведь помощь голодающим должна рассматриваться не только в том смысле, что надо кормить голодных, но нужно позаботиться и об обсеменении полей, поэтому технически предложения ваши для нас неприменимы, ваше участие как-то иначе должно быть проявлено.
– Если вы закупите где-нибудь хлеб, то мы можем заплатить по этим счетам.
– Можно, к этому препятствий нет, – согласился Комаров.

Разговор перешел к обсуждению технических подробностей сбора ценностей, и митрополит Вениамин стал рассказывать, что в Древней христианской Церкви были примеры, когда Церковь отдавала церковные предметы на общественные нужды, но верующие сами их переливали, деформирование предметов происходило при участии верующих. «Хорошо бы и теперь это сделать», – предложил митрополит. Но на это он получил весьма определенный ответ Комарова, что это невозможно, предметы придется отправить в горнозаводскую область, где есть специальное оборудование, но деформирование церковных предметов они гарантируют при самом ближайшем участии представителей духовенства.

Поскольку одним из условий передачи ценностей митрополит ставил благословение Патриарха, он предложил самому поехать в Москву для получения благословения.

Комаров на это с раздражением заметил:
– Вы все говорите, что идете и пойдете навстречу, но слова ваши нас не устраивают, потому что это все слова, но нам это не нужно, нам нужны дела. Мы слышали обратное, что в некоторых церквях священники ведут агитацию против изъятия ценностей.
– Назовите мне фамилии, и я призову их к ответу, – возразил митрополит. – Я этого никогда не поощрял и поощрять не буду. Конечно, это может возникать от недоверия, но мысль о недоверии есть мысль, по существу, нехристианская. Нас просят – и мы даем. Но нам желательно, чтобы при этом не оскорблялись религиозные чувства верующих людей. Мы хотим, чтобы это носило характер жертвы. Допустим, есть женщина, которая все продала, осталась одна икона – родительское благословение – это последнее ее достояние, и она принуждена ее продать, потому что у нее больше ничего нет. Она перед ней в последний раз помолится, последний раз ее облобызает и отдаст. Так сделаем и мы. Мы, все верующие, соберемся, пойдем в Казанский собор, помолимся вместе, потом я сам, своими руками сниму ризу с иконы Божией Матери и отдам, но пусть это будет характер жертвы.

Слова митрополита и то, с каким душевным подъемом он их произнес, произвели самое гнетущее впечатление на представителей власти, не верить его искренности было невозможно, но как раз добровольной жертвы со стороны Церкви они и не могли допустить, и Комаров, сворачивая разговор, сказал:
– Мы не протестуем, нам желательно, чтобы к нам было большее доверие со стороны верующих.

По окончании переговоров протоиерей Иоанн Заборовский сообщил Комарову, что он собирается в этот день читать лекцию в филармонии и просит разрешения рассказать о состоявшемся совещании и его результатах. Комаров разрешил. На просьбу отца Иоанна прочитать на лекции и заявление митрополита Вениамина Комаров дал согласие и предложил дать текст заявления, но митрополит сказал, что у него есть копия, которую он передаст священнику. Сразу же после этого представители власти стали прощаться.

Митрополит сказал, что нужно было бы назначить церковных представителей в Комиссию помощи голодающим, и хотел сразу же назвать несколько фамилий, но Комаров остановил его:
– Может быть, Вы подумаете? – сказал он вопросительно, как бы намекая, что никаких переговоров в дальнейшем не будет и ни на какие уступки они не пойдут. Митрополит, всецело погруженный в мысли о жертвенном служении страждущим людям, вряд ли в тот момент мог заметить этот намек и воспринять ту кровавую интригу, которая плелась вокруг него и близких ему людей, имена которых он собирался назвать. Для представителей власти было ясно: никаких переговоров с Церковью быть не должно, а митрополит Вениамин уже определен жертвой.

Прощаясь, митрополит сказал:
– Вот представители придут в эту комиссию, вместе обсудят дело, а до решения этой комиссии мы никаких действий предпринимать не будем, тогда это будет поставлено на законную основу и пойдет как надо.

Представители власти проводили митрополита до дверей и любезно с ним попрощались. Уже на улице владыка вручил священнику Иоанну Заборовскому подписанную им копию заявления в Петроградскую комиссию помощи голодающим и велел передать протоиерею Александру Введенскому, что все обстоит хорошо и что переговоры привели к благоприятным результатам.

Вечер, посвященный вопросам помощи голодающим, где активными участниками стали протоиереи Иоанн Заборовский и Александр Введенский, проходил в том самом зале, где через три месяца будет проходить судебный процесс над митрополитом, которому будет поставлено в вину распространение заявления через прочтение его в этом зале.

Протоиерей Иоанн Заборовский прочел собравшейся тогда публике только что полученное им заявление митрополита и рассказал о переговорах митрополита с властями. Сразу же после этого к нему подошел человек, представившийся сотрудником газеты «Правда», и попросил дать ему текст заявления, чтобы сделать из него выписки для статьи. Поначалу отец Иоанн отказал, зная, что митрополит просил подписанную им копию заявления вернуть, но затем обратился к собравшимся с вопросом, давать или не давать сотруднику газеты «Правда» текст, и, получив ответ, что давать, отдал заявление, которое впоследствии возвращено уже не было.

10 марта представители митрополита Вениамина, назначенные им для переговоров с властями, Юрий Новицкий и Николай Егоров, были приглашены на заседание Петроградской комиссии помощи голодающим, состоявшееся в финотделе в кабинете некоего Гуденкова, где присутствовали член Комиссии помощи голодающим Кондратьев и некий представитель Комиссии из Москвы. Представители митрополита согласились со всем, что предлагали власти, обсуждались лишь пункты: каким образом верующие будут контролировать движение уже переданных властям ценностей и как будет осуществляться дальнейшая их передача, чтобы избежать оскорбления религиозных чувств. У Егорова по окончании беседы сложилось впечатление, что они все же получили какие-то гарантии, что будут соблюдаться пункты, обговоренные митрополитом в Смольном; прощаясь, они заявили, что сами ничего не решают, их долг – доложить обо всем митрополиту. На это замечание участвовавший в переговорах представитель из Москвы закричал: «Какие там гарантии, мы, собственно, собрались не для выработки гарантий, а для того, чтобы исполнить декрет!» Егоров и Новицкий ответили, что декрет, конечно, исполнять нужно, но если митрополит идет навстречу власти, то и власти следовало бы пойти хотя бы на небольшие уступки.

В тот же вечер Новицкий и Егоров посетили митрополита Вениамина. Только они начали говорить, митрополит Вениамин прервал объяснения: «Я выхожу как будто обманщиком: я говорил в церквях, что предоставляется возможность широко жертвовать, призывал народ, а теперь выходит, что вы, мои представители, являетесь как бы участниками изъятия. Это какое-то недоразумение». И он повторил ту точку зрения, которую высказал при переговорах в Смольном: он добивается активного участия Церкви в помощи голодающим не для гарантий и контроля, а чтобы придать всей этой акции высокий моральный и религиозный характер, чтобы верующие пожертвовали не только то, что есть в храмах, но, может быть, кто-то снял бы ризу с собственной иконы, отдал бы и свои сбережения.

Детали переговоров митрополита Вениамина с властями со временем стали известны. Среди верующих стало возникать недовольство, распространялись слухи, что митрополит вошел в дружбу с большевиками, едва ли и не сам стал большевиком, что к нему под благословение и подходить нельзя. «Какой же это митрополит, – говорили некоторые, – если он заявил в Смольном, что готов своими руками снять ризу с Казанской иконы Божией Матери и отдать ее им?» Некоторые перестали подходить к митрополиту Вениамину за благословением.

В тот же день, 10 марта, уполномоченный по изъятию церковных ценностей в Петрограде Приворотский запросил телеграммой заместителя особоуполномоченного по учету и сосредоточению ценностей Базилевича, прося «сообщить, допущены ли представители верующих в центральный комитет [для] участия [в] работе и контроля реализации церковных ценностей».

В ответ на эту телеграмму Троцкий 15 марта рекомендовал Политбюро ЦК РКП(б) допустить «советскую» часть духовенства в органы Комиссии помощи голодающим, преследуя этим цель расколоть духовенство, так как если часть духовенства не только выскажется за изъятие, но и поможет изымать ценности из церквей, то тем самым она отрежет для себя возможность возврата к Патриарху Тихону; она же и поможет «устранить какие бы то ни было подозрения и сомнения насчет того, что будто бы изъятые из церквей ценности расходуются не на нужды голодающих».

11 марта митрополит Вениамин собрал у себя некоторых священников, были приглашены Новицкий и Егоров, участвовавшие в переговорах с властями, и митрополит спросил собравшихся, считать ли переговоры закончившимися или попытаться разрешить неожиданно возникшие недоумения. Все высказались за то, что надо продолжить переговоры, того же хотел и сам митрополит.

13 марта состоялось заседание правления Общества православных приходов, где митрополит прочел письмо, написанное им 12 марта 1922 года. В нем он по‑прежнему настаивал на активном участии Церкви в помощи голодающим и не благословлял своих представителей на иных основаниях сотрудничать с представителями власти, «так как работать они мною уполномочены только в Комиссии помощи голодающим, а не в Комиссии по изъятию церковных ценностей, участие в которой равносильно содействию отобранию церковного достояния, определяемому Церковью как акт святотатственный…

Если бы слово мое о предоставлении Церкви права самостоятельной помощи голодающим на изъясненных в сем основаниях услышано не было и представители власти, в нарушение канонов Святой Церкви, приступили бы без согласия её архипастыря к изъятию её ценностей, то я вынужден буду обратиться к верующему народу с указанием, что таковой акт мною осуждается как кощунственно-святотатственный, за участие в котором миряне, по канонам Церкви, подлежат отлучению от Церкви, а священнослужители – извержению из сана».

Письмо было собравшимися одобрено. Отстаивая чисто церковные принципы, митрополит Вениамин тем самым уже вступал на путь исповеднический. Встал вопрос, кто доставит письмо в Смольный. Новицкий и Егоров заявили, что могут отнести его, но только как курьеры, без ведения каких бы то ни было переговоров, хорошо понимая, что здесь кончалась история государственная и начиналась история церковная – святых мучеников и исповедников.

14 марта Новицкий и Егоров посетили Комиссию помощи голодающим. Ознакомившись с письмом митрополита, члены Комиссии выразили неудовольствие его содержанием, и представителям митрополита было с раздражением указано, что они только затягивают дело, на что Юрий Новицкий возразил, что он всего лишь исполняет поручение митрополита и не уполномочен вести переговоры. На этом все переговоры членов Комиссии с представителями митрополита были прекращены.

В Русской Православной Церкви в то время обновленчество уже не было идейным движением. Низменное чувство самосохранения и желание достичь материального благополучия оказались сильнее идеальных целей. Уже в первые годы прихода к власти большевики приступили к созданию в среде духовенства и православных мирян штата секретных осведомителей. Из них и предстояло теперь сформировать новое «церковное движение», направляемое ГПУ на всех этапах его деятельности.

14 марта начальник Секретного отдела ГПУ Самсонов разослал начальникам губернских отделов ГПУ распоряжение, чтобы те прислали в Москву к 20 марта проваленных и непригодных к дальнейшей работе церковников-осведомителей для агитационной работы, в том числе из Петрограда священников Введенского и Заборовского.

На следующий день, 15 марта, советская пресса под видом информационных сообщений развязала клеветническую кампанию против Русской Православной Церкви и, в частности, против митрополита Вениамина, публикуя как факты то, что не имело места в действительности. Так началась подготовка к судебному процессу против митрополита и петроградского духовенства.

«15 марта с самого утра около Казанского собора было значительное скопление публики, которая, разбившись на отдельные группы, возбужденно делилась мнениями об ожидаемом якобы прибытии вооруженных отрядов для изъятия церковных ценностей. Настроение толпы поддерживали ораторы подозрительного типа».

«Петроградский митрополит Вениамин обратился к правительству с протестом против изъятия церковных ценностей для оказания помощи голодающим. В случае осуществления декрета об изъятии ценностей митрополит угрожает исполнителям отлучением от Церкви…»

Исходя из подобного рода сообщений, уполномоченный по изъятию церковных ценностей в Петрограде Приворотский просил Троцкого разрешить применять при изъятии вооруженную силу.

От телеграфного агентства между тем продолжали приходить сообщения пропагандистского характера, в которых правда была перемешана с вымыслом, с явными преувеличениями о фактах сопротивления изъятию церковных ценностей. 16 марта сообщалось, что в этот день «утром несколько представителей Комиссии по изъятию церковных ценностей пришли к церкви Спаса на Сенной площади. Проникнуть в храм членам Комиссии препятствовала враждебно настроенная толпа, грозившая насилием. Открыто велась черносотенная пропаганда. Для рассеяния громадной толпы пришлось прибегнуть к помощи конных отрядов».

19 марта Ленин продиктовал для членов Политбюро директивное письмо, в котором исчерпывающе отразилось его отношение к Церкви. В нем он дал подробный план – каким образом следует воспользоваться голодом для начала беспощадной борьбы с Православной Церковью. Ленин писал:

«Происшествие в Шуе должно быть поставлено в связь с тем сообщением, которое недавно РОСТА переслало в газеты не для печати, а именно сообщение о подготовляющемся черносотенцами в Питере сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей.

Для нас данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь, и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь, и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства.

Я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. Самую кампанию проведения этого плана я представляю себе следующим образом:

В Шую послать одного из самых энергичных, толковых и распорядительных членов ВЦИК, причем дать ему словесную инструкцию через одного из членов Политбюро. Эта инструкция должна сводиться к тому, чтобы он в Шуе арестовал как можно больше, не меньше чем несколько десятков, представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии по подозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету ВЦИК об изъятии церковных ценностей. Тотчас по окончании этой работы он должен приехать в Москву и лично сделать доклад на полном собрании Политбюро. На основании этого доклада Политбюро дает детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров.

На съезде партии устроить секретное совещание всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала. На этом совещании провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не оста[на]вливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше…»

20 марта Комиссия по учету и сосредоточению ценностей, в заседании которой участвовали Троцкий, Базилевич, Уншлихт, Калинин, Красиков, Галкин и другие, распорядилась отослать шифрованную телеграмму в Петроград секретарю губкома Приворотскому и в копии Зиновьеву с вопросами:

«Какие меры предприняты в отношении тех элементов, которые явились фактическими организаторами отпора комиссиям по изъятию в нескольких церквях?.. Произведение изъятия ценностей в Петрограде требует особенной тщательности и энергии, так как исход дела в Петрограде будет иметь большое значение для провинции. Необходима мобилизация значительного количества сил… В частности, какие меры приняты для установления наиболее виновных в сопротивлении лиц и для их изъятия и предания Трибуналу?..»

Эти распоряжения Ленина и Политбюро бесповоротно обрекли митрополита Вениамина на смерть.

Одновременно стали активно проводиться мероприятия по осуществлению плана Троцкого и ГПУ по расколу Православной Российской Церкви. 22 марта 1922 года двенадцать священнослужителей, среди которых были вожди обновленчества Александр Введенский, Александр Боярский и Владимир Красницкий, подписали декларацию, обвинявшую часть духовенства и мирян в злонамеренном сопротивлении передаче церковных ценностей государству, автором текста которой был протоиерей Александр Введенский.

После ее опубликования митрополит Вениамин вызвал к себе для объяснений протоиереев Александра Боярского и Александра Введенского. При беседе присутствовал епископ Кронштадтский, викарий Петроградской епархии, Венедикт (Плотников). Митрополит спросил священников, каковы были мотивы подобного выступления. Протоиерей Александр Боярский ответил, что отдавать церковные ценности – это христианский долг, между тем как в настоящее время Церковь и власть встали друг против друга как враги; такое положение далее не может продолжаться, надо вступать в переговоры со Смольным. Митрополит Вениамин отечески заметил протоиерею Александру Введенскому: «Почему Вы поступили самостоятельно, не сказав мне? Помните, как мы вместе работали, как проповедовали, как испытывали удовлетворение от церковной деятельности. И вот отчего бы Вам не работать в согласии со мною, а Вы выступили на страницах газеты против меня?» И митрополит предложил священникам стать посредниками в его переговорах со Смольным.

31 марта по благословению митрополита Юрий Новицкий посетил протоиерея Александра Введенского, как близко знакомого с мнениями и настроениями представителей советской власти, с просьбой содействовать тому, чтобы состоялось соглашение между митрополитом и советской властью, дабы избежать эксцессов при изъятии ценностей. Протоиерей Александр согласился. Новицкий и Егоров на следующий день поставили об этом в известность митрополита, который, выслушав их, сказал: «Я, собственно, никогда не отстаивал свои условия как непреложные, обратитесь к Введенскому; если он возьмется за посредничество, то я с удовольствием этим воспользуюсь».

3 апреля протоиерей Александр Введенский получил от митрополита полномочия на ведение переговоров вместе с протоиереем Александром Боярским и Егоровым. 4 апреля Егоровым и протоиереем Введенским был написан текст, приемлемый, как они считали, и для правительства, и для церковной стороны, и митрополит Вениамин благословил протоиереям Боярскому и Введенскому «отстаивать указанные положения». На вопрос о границах, до которых следовало доходить в их отстаивании, митрополит ответил, что не считает условия неизменяемыми. 5 апреля представители Комиссии помощи голодающим Кондратьев и Бакаев в присутствии протоиереев Боярского и Введенского выразили свое согласие с их предложениями.

10 апреля митрополит Вениамин созвал настоятелей церквей; он начал свое выступление с порицания форм деятельности части духовенства, и в особенности протоиереев Введенского и Боярского, обвинив их в сепаратизме. Затем он попросил их самих объяснить свою позицию.

Протоиереи Боярский и Введенский стали давать объяснения, причем их речь часто прерывалась критическими замечаниями собравшихся. Митрополит со своей стороны предложил продолжить переговоры со Смольным, духовенство его поддержало.

В соответствии с этим решением в тот же день, 10 апреля, митрополит Вениамин выпустил обращение к пастве, в котором уже почти не ставил властям условий при изъятии ценностей.

«Не осталась Церковь глуха и к переживаемому ныне страшному народному бедствию, – писал он. – Храмы наши и церковные люди оглашались неоднократно призывами жертвовать на голодающих деньгами, продуктами и церковными ценностями: украшениями с икон, лампадами, подсвечниками и т.п.

Но добровольные пожертвования Церкви и церковных людей признаются недостаточными. Все церковные ценности изымаются распоряжением гражданской власти на голодающих.

Я своей архипастырской властью разрешаю общинам и верующим жертвовать на нужды голодающих и другие церковные ценности, даже и ризы со святых икон, но не касаясь святынь храма, к числу которых относятся святые престолы и что на них (священные сосуды, дарохранительницы, кресты, Евангелия, вместилища святых мощей и особо чтимые иконы).

Но если гражданская власть, ввиду огромных размеров народного бедствия, сочтет необходимым приступить к изъятию и прочих церковных ценностей, в том числе и святынь, я и тогда убедительно призываю пастырей и паству отнестись по‑христиански к происходящему в наших храмах изъятию.

Со стороны верующих совершенно недопустимо проявление насилия в той или другой форме. Ни в храме, ни около него неуместны резкие выражения, раздражения, злобные выкрики против отдельных лиц или национальностей и т. п., так как все это оскорбляет святость храма и порочит церковных людей, от которых, по апостолу, должны быть удалены всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою (Еф. 4, 31).

При изъятии церковных ценностей, как и во всяком церковном деле, не может иметь места проявление каких-либо политических тенденций. Церковь по существу своему – вне политики и должна быть чуждой ей. Царство Мое не от мира сего (Ин. 18, 36), – заявил Спаситель Пилату. Этим курсом, вне политики, я вел корабль Петроградской Церкви и веду, и идти им настойчиво приглашаю всех пастырей. Всякого рода политические волнения, могущие возникнуть около храма по поводу изъятия ценностей, как было, например, около храма на Сенной, никакого отношения к Церкви не имеют, тем более к духовенству. Для беспрерывности совершения богослужения, согласно обнародованному постановлению гражданской власти, будут обязательно оставлены в каждом храме по количеству престолов комплекты священных сосудов, дарохранительницы, по большому и малому Евангелию и кресту; вместилище святых мощей, всенародно чтимые и местные приходские святыни остаются неприкосновенными с их украшениями при внесении соответствующего выкупа. Желая сохранить возможно больше благолепия в наших храмах, соберем, что возможно, в наших домах драгоценностей и пожертвуем их для сохранения церковного благолепия.

Не сможем мы всего выкупить – лишатся наши храмы некоторых своих драгоценностей, скорбеть безутешно не будем. Скажем по слову Божию: Господь раньше дал, Господь теперь взял украшение наших храмов, да будет имя Господне благословенно (см. Иов. 1, 21). Проводим изымаемые из наших храмов церковные ценности с молитвенным пожеланием, чтобы они достигли своего назначения и помогли голодающим. Для этого используем, насколько возможно, предоставляемое верующим право по наблюдению за поступлением изымаемых церковных ценностей по назначению и сопровождению предметов довольствия голодающим.

Всегда любовно-внимательные к голосу вашего архипастыря, и на этот раз послушайте его, дорогие мои. Сохраните доброе христианское настроение в переживаемом нами тяжелом испытании. Не давайте никакого повода к тому, чтобы капля какая-нибудь чьей бы то ни было человеческой крови была пролита около храма, где приносится Бескровная Жертва.

Перестаньте волноваться. Успокойтесь. Предадите себя в волю Божию. Спокойно, мирно, прощая всем вся, радостно встретьте Светлое Христово Воскресение. Тогда скорбь ваша в радость претворится и никто никогда не отымет этой радости от вас (см. Ин. 16, 20-22)».

Обращение митрополита Вениамина было опубликовано 14 апреля в газете «Петроградская правда».

Все это время, руководствуясь указаниями Ленина и Политбюро, ГПУ вело подготовку к публичному судебному процессу. В ночь с 28 на 29 апреля была арестована группа священнослужителей и мирян, и среди них архимандрит Сергий (Шеин), председатель Общества православных приходов Петроградской епархии Юрий Петрович Новицкий и юрисконсульт Александро-Невской лавры Иван Михайлович Ковшаров. 30 мая Юрий Новицкий был допрошен и на допросе, в частности, заявил, что «на Сенной площади никакой комиссии не было и события произошли провокационные; правлению также из разговоров некоторых лиц стало известно о беспорядках и в других церквях, как то в Казанском соборе, о котором сообщил протоиерей Чуков, и добавил, что ими были приняты меры и никаких эксцессов допущено не было». Завершая показания, Юрий Новицкий сказал: «Я был лично у протоиерея Александра Введенского, которого просил, чтобы он принял меры к тому, чтобы состоялось соглашение с властью в день изъятия ценностей и чтобы не было никаких эксцессов в этом деле. Введенский обещал свое содействие, и в результате было опубликовано обращение Петроградского митрополита».

Одновременно, руководствуясь советами Троцкого, ГПУ предприняло дальнейшие шаги по организации церковного раскола, смещению Патриарха Тихона и захвату власти в Церкви агентами ГПУ.

5 мая Патриарх Тихон дал показания в суде по делу арестованных в Москве священников и мирян, обвиняемых в сопротивлении изъятию церковных ценностей. В тот же день он был вызван к семи часам вечера на допрос в ГПУ на Лубянку.

7 мая Московский ревтрибунал объявил приговор обвиняемым, из которых одиннадцать были приговорены к расстрелу, и 9 мая Патриарх был вызван на допрос в ГПУ, где ему было объявлено, что он привлекается к судебной ответственности. В тот же день из Петрограда в Москву прибыли протоиерей Александр Введенский, священник Евгений Белков и псаломщик Василий Стадник. 12 мая в двенадцатом часу ночи, когда Патриарх был уже в постели, священники Введенский, Красницкий, Белков, Калиновский и псаломщик Стадник в сопровождении двух сотрудников ГПУ вошли в кабинет Патриарха. Вышедший к ним Патриарх благословил священников и псаломщика и, пригласив их сесть, спросил, что им нужно. Они заявили, что под «водительством Патриарха Тихона Церковь переживает состояние полной анархии, что всей своей контрреволюционной политикой и, в частности, борьбой против изъятия ценностей она подорвала свой авторитет и всякое влияние на широкие массы»204, и потребовали «от Патриарха немедленного созыва для устроения Церкви Поместного Собора и полного отстранения Патриарха до соборного решения от управления Церковью».

После этой беседы Патриарх передал им заявление на имя председателя ВЦИК М.И. Калинина. «Ввиду крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным для блага Церкви поставить временно, до созыва Собора, во главе церковного управления или Ярославского митрополита Агафангела, или Петроградского митрополита Вениамина», – написал он.

15 мая обновленцы были приняты М.И. Калининым, который сказал, что заявление Патриарха о его самоустранении он принимает к сведению, а выбор кандидата – это внутреннее дело Церкви.

16 мая обновленцы снова пришли к Патриарху, и тот был вынужден сам сделать выбор кандидата в заместители, после чего написал письмо митрополиту Ярославскому Агафангелу (Преображенскому) с извещением, что ставит его во главе церковного управления до созыва Собора. 17 мая протоиерей Владимир Красницкий выехал вместе с этим письмом в Ярославль для переговоров с митрополитом Агафангелом. Но уговорить митрополита Агафангела подчинить Церковь новосозданной группе не удалось, и митрополит был заключен под домашний арест и привлечен к уголовной ответственности.

Все это время не прекращалось сопровождавшееся варварским уничтожением общенациональных ценностей изъятие церковных святынь. Уже после публикации последнего послания митрополита Вениамина и получения настоятелем Казанского собора протоиереем Николаем Чуковым 15 мая телеграммы М.И. Калинина – «снятие церковных врат Казанского собора задержать» – бывший председатель Петроградской ЧК, а в то время член Комиссии по изъятию церковных ценностей, Бакаев самолично явился изымать ценности в Казанский собор.

«Первый раз видел его, – писал протоиерей Николай Чуков в дневнике. – Глаза бегают, хитрые, подозрительные; странная привычка хихикать; властные тона; полная несговорчивость – ни на какие уступки и резко непримиримое отношение ко всему, что касается какого-нибудь послабления в пользу Церкви. При осмотре предметов и икон все зарегистрированное непрестанно требовал передавать в Эрмитаж. Никакие просьбы не действовали. Ввиду того, что он велел отправить в Эрмитаж многое из выкупленного уже, я пытался выкупить боковые царские врата – не согласился ни за что!»

18 мая священники Александр Введенский, Евгений Белков и Сергий Калиновский, встретившись с Патриархом, предъявили ему новые требования. Сославшись на то, что Церковь ввиду устранения Предстоятеля от церковного управления остается без управления, они писали:

«Мы, нижеподписавшиеся, испросили разрешение государственной власти на открытие и функционирование канцелярии Вашего Святейшества.

Настоящим мы сыновне испрашиваем благословение Вашего Святейшества на это, дабы не продолжалась пагубная остановка в делах по управлению Церковью. По приезде Вашего заместителя он тотчас же вступит в исполнение своих обязанностей.

К работе в канцелярии мы привлечем временно, до окончательного сформирования управления под главенством Вашего заместителя, находящихся на свободе в Москве святителей».

Патриарх на этом прошении написал резолюцию, поручая нижепоименованным лицам принять и передать синодские дела высокопреосвященному Агафангелу при участии секретаря Нумерова, а по Московской епархии – преосвященному Иннокентию, епископу Елинскому, а до его прибытия – преосвященному Леониду, епископу Верненскому, при участии столоначальника Невского.

В тот же день начальник следственной части Трибунала Петроградского военного округа распорядился начать следствие по делу о противодействии изъятию церковных ценностей, что свидетельствует о синхронности всех действий по реализации имевшегося у ГПУ плана. Тогда же, 18 мая, митрополит Вениамин был вызван на допрос в Петроградский губернский ревтрибунал, где ему было показано его заявление от 5 марта 1922 года, поданное им в Петроградскую губернскую комиссию помощи голодающим, и предъявлено обвинение в его распространении. Дав некоторые пояснения об обстоятельствах появления заявления, митрополит Вениамин сказал: «Виновным себя в предъявленном мне обвинении в выпуске и распространении ответа Петроградскому помголу как агитационного средства для противодействия изъятию церковных ценностей не признаю».

На следующий день митрополит Вениамин подал в Ревтрибунал заявление, поясняющее его позицию относительно помощи голодающим.

«Виновным себя в агитации против изъятия церковных ценностей чрез распространение [заявления], поданного мною 6 марта в Петроградскую губернскую комиссию помощи голодающим, не признаю, – писал он. – В получении разрешения высшей церковной власти я был уверен и исходатайствование его брал на себя. При выполнении заявленных мною условий обещал принять личное участие в передаче священных церковных ценностей и призвать к живому участию верующих. Самой передаче я хотел придать молитвенный, священный характер, чтобы вызвать религиозный подъем в деле помощи голодающим, расположить верующих жертвовать на голодающих не только церковные ценности, но помогать этому делу собственными своими пожертвованиями.

В деле помощи голодающим нет нужды прибегать к принудительному изъятию. Принудительное же изъятие священных церковных ценностей я признавал актом кощунственно-святотатственным, принимать участие в котором верующие не могут, и к этому участию призывать их я не могу.

Если проводящие это изъятие придут в храм и будут просить священные сосуды или другие святыни, к которым неосвященные не могут прикасаться, священник и верующие не могут их передавать, пришедшие должны будут брать сами.

Случайно присутствовавший на заседании протоиерей Иоанн Заборовский получил разрешение сообщить об этом заседании на устрояемой в этот день лекции в пользу голодающих в зале филармонии. Здесь, в присутствии многотысячного собрания было прочитано мое заявление. Вечером 6 марта я прочитал его в заседании правления Общества православных приходов Петрограда и епархии.

Слух о сделанном мною заявлении распространился, им заинтересовались, и оно стало появляться в разных местах. Официальных распоряжений о распространении его мною не делалось. Но оно мною и не скрывалось, так как и без того широко было оглашено».

19 мая Патриарх был перевезен из Троицкого подворья в Донской монастырь и заключен под домашний арест, а Троицкое подворье в тот же день заняли обновленцы. Первую часть операции против Церкви, задуманной Лениным и Троцким и направленной на разрушение церковного управления, власти могли считать почти завершенной.

24 мая следователь допросил Ивана Михайловича Ковшарова, в прошлом присяжного поверенного, а в то время чиновника Отдела народного образования. Отвечая на вопросы следователя, он сказал: «В агитации против изъятия церковных ценностей виновным себя не признаю, тем более что в Александро-Невской лавре, представителем которой я состою, изъятие прошло вполне благополучно, и я за это получил благодарность. Членом правления Общества православных приходов я состою с 1 января 1922 года. Правление – учреждение чисто академическое и занимается главным образом контролем церковной дисциплины. <…> 6 марта митрополит ездил в Смольный, причем пригласил с собой и меня. Там он вручил свое письмо товарищу Комарову и беседовал с ним. Как я понял, товарищ Комаров высказывал свое личное мнение, что Церкви будет предоставлена возможность активно участвовать в помощи голодающим. Вообще все посещение произвело самое благоприятное впечатление…»

В тот же день, 24 мая, ВЦУ командировало протоиерея Александра Введенского в Петроград, вручив ему за подписью епископа Верненского Леонида (Скобеева) удостоверение в том, что он, «согласно резолюции Святейшего Патриарха Тихона, является полномочным членом ВЦУ и командируется по церковным делам в Петроград и другие местности Российской Республики».

Прибыв на следующий день в Петроград и заявив, что митрополит Вениамин будет отстранен от управления епархией и сослан в Олонецкую губернию, протоиерей Александр начал переговоры с викарием митрополита епископом Алексием (Симанским). Епископу Алексию он сообщил, что ему и единомышленным с ним священникам представителями правительства «было разъяснено, что с Церковью как организацией решено покончить… все теперь лишенные возможности действовать иерархи считаются людьми поконченными и на возвращение их к активной деятельности нет никакой надежды.

Как на последнюю меру… указано… на возможность организовать Центральное церковное управление из лиц политически чистых в глазах правительства… это… будет последняя ставка, последнее доверие правительства к Церкви, которая в лице этого Высшего церковного управления берет на себя ответственность за то, что около Церкви не будут группироваться контрреволюционные элементы…

Относительно же митрополита Вениамина было сказано, что о нем речи быть не может… он… уже почитается конченым человеком, что суд предстоящий в ближайшее время и должен оформить…» Протоиерей Александр сообщил епископу Алексию, что сам он после приезда из Москвы не видел митрополита, но считает все переговоры с ним бесполезными, ибо как управляющий епархией тот доживает последние дни. Выслушав Введенского, епископ Алексий убедил его все же посетить митрополита.

В тот же день следственная часть Петроградского губревтрибунала потребовала от митрополита Вениамина, чтобы он «в самом срочном порядке» выслал в Ревтрибунал воззвания Патриарха Тихона и все его распоряжения, касающиеся вопроса изъятия церковных ценностей, обращение митрополита в Петроградский помгол и Исполком, обращение к пастве от 6 апреля и инструкции благочинным по вопросу об изъятии церковных ценностей, а также распорядился «командировать 26-го на допрос к одиннадцати часам дня священника Стефановича и того же числа к двум часам дня благочинного… Клементьева… Кононова… Платонова». Так началось юридическое оформление грядущего судебного процесса.

26 мая протоиерей Александр Введенский посетил митрополита Вениамина. Митрополит во весь этот период был совершенно спокоен, каждый день он служил или в Крестовой церкви, или в одном из храмов города; он сразу же его принял. В конце беседы отец Александр показал свой мандат.
– А почему здесь нет подписи Святейшего Патриарха? – спросил митрополит.
– Но зато ВЦУ есть, а патриаршая резолюция дана черными чернилами на белой бумаге, – нагло ответил Введенский.

После этих слов митрополит поднялся, молча благословил священника и попрощался.

Будучи строгим исполнителем церковной дисциплины, митрополит не допускал саму возможность того, чтобы подчиненный ему клирик мог отправиться без его ведома к Патриарху и привезти от него документ, не согласованный предварительно с ним как с правящим архиереем и его непосредственным каноническим начальником, – неважно, будет ли это награда, полученная от Патриарха помимо митрополита, – в этом случае он вряд ли благословил бы ею пользоваться, или это будет письмо, которое привезет его клирик от некоего ВЦУ – учреждения, не имеющего никаких признаков законности, – в этом случае неминуемо последовало бы запрещение в священнослужении.

Через день, в воскресенье, 28 мая, митрополит Вениамин служил в Никольском Морском соборе. С ним служили его викарии – епископы Алексий (Симанский) и Венедикт (Плотников). После чтения Евангелия митрополит сказал краткое слово о церковном единстве, а затем зачитал свое послание к петроградской пастве, в котором объявлялось о запрещении в священнослужении трех петроградских священников – Александра Введенского, Владимира Красницкого и Евгения Белкова.

Послание было передано в храмы, где служили эти священники. Протоиерею Александру Введенскому послание было вручено в то время, когда он служил литургию. Служившие вместе с ним священники, прослушав послание, разоблачились и во время причастного стиха покинули храм. Протоиерей Александр «вышел с чашей к народу и, сообщив о полученном от митрополита отлучении, сказал, что, кто смущается этим, пусть не подходит к Святой Чаше, а кто не смущается, пусть приобщается. Толпа отхлынула, и причастились только четыре человека».

В тот же день отец Александр направил митрополиту письмо, в котором обвинил его в клевете. «На меня клевещут, что я продался большевикам, устраиваю советскую церковь и т.п., – писал он. – Теперь Вы своей бумагой клевещете на меня, будто бы я церковный ослушник. И это за то, что я подчиняюсь воле патриаршей, принимаю участие в делах Высшего церковного управления.

На основании всего этого я считаю Вашу бумагу незаконной от начала до конца, Ваше отлучение меня, пребывающего в единстве со Святейшим Патриархом и работающего по его поручению, – не имеющим, конечно, никакой силы, а Ваши действия – подлежащими духовному следствию…»

29 мая митрополит Вениамин молился на Никольском кладбище, когда келейник сообщил ему, что в его канцелярии начался обыск. Митрополит перекрестился и направился в канцелярию, где сотрудники ГПУ уже рылись в его бумагах. Здесь он встретил председателя Комиссии по изъятию церковных ценностей Бакаева и протоиерея Александра Введенского, который, увидев митрополита, подошел к нему взять благословение, но митрополит жестом остановил его и сказал: «Отец Александр, мы же с Вами не в Гефсиманском саду». Бакаев потребовал от митрополита, чтобы тот отменил постановление о запрете священников в священнослужении, в противном случае против него и других лиц будет возбуждено уголовное дело и начнется судебный процесс, в результате которого погибнет и он, и близкие к нему люди. Митрополит ответил на это категоричным отказом. Тогда ему было объявлено, что с этого часа он находится под домашним арестом.

На следующий день, 30 мая, в газете «Петроградская правда» были опубликованы послание митрополита Вениамина о запрещении в священнослужении трех петроградских священников и ответное письмо протоиерея Александра Введенского. Заглавными буквами в газете был напечатан комментарий, звучавший как не подлежащий обжалованию приговор: «Вениамин Петроградский раскладывает костер гражданской войны в стране, самозванно выступая против более близкой к народным низам части духовенства. Карающая рука пролетарского правосудия укажет ему его настоящее место!»

31 мая начальник 6-го отделения СО ГПУ Е.А. Тучков подписал официальное распоряжение о заключении Патриарха Тихона под домашний арест. 1 июня начальник Особого отдела и член Коллегии ГПУ Менжинский и начальник Секретного отдела секретно-оперативного управления ГПУ Самсонов направили в Петроград в губернский отдел ГПУ телеграмму:

«Митрополита Вениамина арестовать и привлечь к суду, подобрав на него обвинительный материал… арестовать его ближайших помощников-реакционеров и сотрудников канцелярии, произведя в последней тщательный обыск… Вениамин Высшим церковным управлением отрешается от сана и должности… О результатах операции немедленно сообщите».

Вечером 1 июня митрополит Вениамин был арестован и заключен в тюрьму на Шпалерной улице.

Во временное управление епархией вступил его первый викарий, епископ Ямбургский Алексий (Симанский), который в самый день ареста митрополита выпустил обращение к петроградской пастве, объявив, что постановление митрополита Вениамина о протоиерее Введенском и других священниках потеряло силу и их общение с Православной Церковью восстановлено.

На следующий день епископ Алексий писал митрополиту Арсению (Стадницкому), выражая в письме надежду благородную, но, как вскоре выяснилось, несостоятельную:

«Чрезвычайное решение по снятии отлучения с протоиерея Введенского явилось неизбежным. Быть может, этим охранится безопасность тех многочисленных несчастных, которые стоят у раскрытых могил…

3 июня послание епископа Алексия было опубликовано в «Петроградской правде», и епископ направил в Революционный трибунал письмо с просьбой разрешить представителям петроградского духовенства – священникам Ивановскому, Платонову и Чепурину – посетить в тюрьме митрополита Вениамина, чтобы склонить его к тому, чтобы он лично подтвердил, что запрещение в священнослужении со священников действительно снято. Трибунал отказал ему в этом, так как «свидание по мнению Трибунала, является церковно-политическим актом и Трибунал не может оказывать предпочтение никому из участвующих в деле лиц».

Протоиерей Александр Введенский, со своей стороны, направил в Ревтрибунал заявление. «Прошу предоставить мне возможность выступить на процессе церковников с защитительной речью, – писал он. – Я собираюсь вскрыть и подчеркнуть все язвы церковности, все заигрывание Церкви с контрреволюцией, но вместе с этим просить пощады этим личностям как таковым». На праздник Троицы, 4 июня, протоиерей Александр Введенский выступил вечером перед огромной аудиторией в бывшем Таврическом дворце.

Поначалу Революционный трибунал привлек к делу двести одного человека, но затем число участников судебного процесса было сокращено; 2 июня сто четырнадцать человек были освобождены.

Судебный процесс над митрополитом Вениамином и другими обвиняемыми готовился самым спешным порядком; полностью отсутствовал этап предварительного следствия, все проводилось по схеме, придуманной в ГПУ, в которой главное место занимало распространение митрополитом своего послания. Петроградский процесс шел сразу же вслед за Шуйским и Московским. Идущие один за другим и кончавшиеся расстрелами невиновных процессы, терроризируя население, имели огромное психологическое значение, почти достигая ленинских целей – подавления на многие годы самой мысли о сопротивлении.

Судебный процесс начался 10 июня в расположенном в центре города здании филармонии; к ответственности были привлечены восемьдесят шесть человек. Вход в зал был по билетам, которые выдавались Революционным трибуналом, и тем самым верующие по большей части не были допущены на суд и толпились у здания.

Виновником ареста митрополита Вениамина, по мнению большинства современников, был протоиерей Александр Введенский, и когда он как свидетель намеревался пройти в зал суда, некая женщина бросила в него камень, попав в голову. Введенский сразу же был отвезен домой и впоследствии не принимал участия ни в одном из заседаний.