«Все стихи в мире не стоят строчки Божественного Писания»К дню памяти преподобного Нектария Оптинского
Живопись и литература были близки старцу Нектарию, старец много читал и хорошо разбирался в живописи. Он мог говорить о Пушкине и Шекспире, Мильтоне, Крылове, Данте, Толстом и Достоевском и о многих других известных авторах, чье творчество хорошо знал. В час отдыха после обеда он просил читать ему вслух Пушкина или какие-нибудь народные сказки — русские или братьев Гримм. Как вспоминали духовные чада преп. Нектария, «порой говорил батюшка о светском искусстве и литературе. Читал наизусть Державина и Пушкина. Когда Сергей Алексеевич Сидоров (будущий новомученик протоиерей Сергий) посетил отца Нектария, старец протянул ему томик стихотворений А.С. Пушкина и просил почитать. Юноша открыл и прочитал:
Когда для смертного умолкнет шумный день...
Когда для смертного умолкнет шумный день,
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
Старец поблагодарил его и сказал:
– Многие говорят, что не надо читать стихи, а вот батюшка Амвросий любил стихи, особенно басни Крылова.
При этом указал на несоизмеримость божественного творчества и человеческого.
Отец Нектарий не раз повторял, что не может быть ничего в мире выше истин Священного Писания:
– Все стихи в мире не стоят строчки Божественного Писания.
Чем более чутко писатель или художник осознает божественную основу своего творчества, тем более светлы его произведения. По слову евангельскому, художник не может скрыть свой талант.
Как писал преп. Нектарий: «Вот, есть большое искусство и малое. Малое бывает так: есть звуки и светы. Художник – это человек, могущий воспринимать эти, другим не видимые и не слышимые звуки и светы. Он берет их и кладет на холст, бумагу. Получаются краски, ноты, слова. Звуки и светы как бы убиваются. От света остается цвет. Книга, картина – это гробница света и звука. Приходит читатель или зритель, и если он сумеет творчески взглянуть, прочесть, то происходит “воскрешение смысла”. И тогда круг искусства завершается, перед душой зрителя и читателя вспыхивает свет, его слуху делается доступен звук. Поэтому художнику или поэту нечем особенно гордиться, он делает только свою часть работы. Напрасно он мнит себя творцом своих произведений – один есть Творец, а люди только и делают, что убивают слова и образы Творца, а затем, от Него же полученной силой духа, оживляют их. Но есть и большое искусство – слово, убивающее и воскрешающее, псалмы Давида, например, но пути к этому искусству лежат через личный подвиг человека – это путь жертвы, и один из многих тысяч доходит до цели».
Живописи старец Нектарий учился у о. Даниила (Болотова), выпускника Академии художеств.
«Теперь живописное искусство в упадке. — говорил он, — Раньше художник готовился к написанию картины — и внутренне, и внешне. Прежде чем сесть за работу, он приготавливал все необходимое: холст, краски, кисти и так далее, а картину писал не несколько дней, а годы, иногда всю жизнь, как, например, художник Иванов свое “Явление Христа народу”. И тогда создавались великие произведения. А сейчас художники пишут второпях, не продумав, не прочувствовав... Например, когда пишешь духовную картину, нужно, чтобы свет не на Ангела падал, а из него струился».
Однажды старцу Нектарию показали икону Преображения Господня, где яркость Фаворского света достигалась контрастом с черными узловатыми деревьями на переднем плане. Старец велел их стереть, объясняя, что где Фаворский свет, там нет места никакой черноте...
О силе Фаворского света старец говорил:
– Это такой Свет, в котором нет никакой тени. Когда он появляется в комнате, все им полно, и за зеркалом светло, и под диваном, и на столе каждая трещинка изнутри светится. Где должна быть тень, там смягченный свет.
«Когда старец это объяснял, – вспоминал иконописец, – все его лицо светилось так, что больно было даже на него смотреть. Было понятно, что старец не из прочитанного в книге об этом говорит».
Старец Нектарий очень чутко чувствовал символику красок и их воздействие на зрителей. Ему хотелось, чтобы была написана картина Рождества Христова: «Нужно, чтобы мир вспоминал об этом величайшем событии, ведь оно произошло только один раз в истории! ... Пастухи в коротких, изодранных по краям одеждах стоят лицом к свету, спиной к зрителю. А свет не белый, а слегка золотистый, без всяких теней и не лучами или снопами, а сплошь, только в самом дальнем краю картины слегка сумрак, чтобы напомнить, что это ночь. Свет весь из ангельских очертаний, нежных, едва уловимых, и чтобы ясно было, что это красота не земная — небесная, чтобы не человеческое это было!».
Протоиерей Василий Шустин вспоминал, как с помощью кисти старец Нектарий однажды вразумил их с супругой: «Вспоминается мне еще один случай с о. Нектарием. Моя жена в один из приездов в Оптину написала картину: вид из монастыря на реку и на ее низменный берег, во время заката солнца, при совершенно ясном небе и яркой игре красок. Поставила она свой рисунок на открытом балконе и пошла со мной прогуляться по лесу. Дорогой мы поспорили, и серьезно, так что совершенно расстроились и не хотели друг на друга смотреть. Возвращаемся домой: нам сразу бросилась в глаза картина: вместо ясного неба на ней нарисованы грозовые тучи, и молнии. Мы были ошеломлены. Подошли поближе, стали рассматривать. Краски — совершенно свежие, только что наложенные. Мы позвали девушку, которая у нас жила, и спросили, кто к нам приходил. Она отвечает, что какой-то, небольшого роста, монах, что-то здесь делал на балконе. Мы думали, думали, кто бы это мог быть, и из более подробного описания монаха и опросов других догадались, что это был о. Нектарий. Это он, владевший кистью, символически изобразил наше душевное состояние с женой, и эта гроза с молниями произвела на нас такое впечатление, что мы забыли свой спор и помирились, ибо захотели, чтобы небо нашей жизни опять прояснилось, и стало вновь совершенно чистым и ясным».