Собор всех святых в Оптиной пустыни просиявших преподобных, мучеников и исповедников
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Кто собрал нас ныне на торжественную службу? Это Лев, это Амвросий, это все Оптинские старцы, разные люди, пришедшие в эту обитель и процветшие здесь подвигом своей любви к Богу. Каждый из них прекрасен не какой-то телесной красотой, но преобразившей их красотой Святаго Духа.
Само имя «Оптина Пустынь», что оно значит для нас? Только стены храмов, ограды, другие здания или возможно тот вид, который образует этот архитектурный ансамбль на фоне темного дубового бора? Конечно, нет. Оптина – это ее святость, то лучшее, что она принесла миру, России, всем нам по отдельности. И своеобразие ее святости разделено по ее святым. И в тоже время это нечто общее. Словно теплое лоскутное одеяло сшил для нас Господь из их трудов, из их любви.
Сегодня день кончины преподобного Льва. И промыслительно в этот день совершается празднование и всему собору старцев. Он заложил краеугольный камень. Все старцы – его ученики. И даже в тех, кто жил через столетия после него, мы ясно видим отдельные черты его святости, его подвига. Евагрий Понтийский, толкуя слова Псалмопевца, «тамо птицы вогнездятся» (Пс. 103, 17), говорит: кто через бдение и подвиг сделался птицей, тот может и сам стать отцом птенцов. Оптина Пустынь стала огромным гнездом многочисленных птиц, возлюбивших небо, получивших здесь свои крылья.
Несмотря на очевидную святость жизни, старца Льва долгие годы сопровождала людская клевета, непонимание и постоянное преследование. Как и его наставник, старец Феодор, скончавшийся в Свирском монастыре, он принимал без ограничений народ на исповедь, откровения. Спал он не больше трех часов, а все остальное время было отдано на служение ближним или на молитву. Обычно старец сидел в своей келье, плел пояски, а перед ним на коленях стояло несколько человек и говорило о своих нуждах. В силу своей прозорливости он видел недуги души приходящих даже без их рассказов, и обличал часто прилюдно их прегрешения, указывая на забытые грехи, ставшие причиной их злостраданий и болезней. Он не только врачевал души, но часто исцелял и болезни телесные. Ушедши от мира, отвлекшись от него, раскрывал объятия своей любви. Это не мир приходил в его монашескую келью, это пострадавшие от мира инвалиды со всех концов стекались, приползали к нему, ища исцеления. Разве легкой была его внутренняя борьба? Разве, помогая человеку, он не вызывал огонь на себя? Разве дьявол не мстил за сотни, тысячи спасенных им душ? Кем надо было быть, чтобы вынести эти ежедневные нападки дьявола? В чем же причина такой удивительной стойкости этого духовного льва, заложившего фундамент Оптинского старчества?
Однажды Антоний Великий имел видение. Господь показал ему многоразличные уловки дьявола, которые словно сети были распростерты по всему лицу земли. И преподобный Антоний в ужасе воскликнул: Господи, кто же может избежать их? Ответ ему был такой: Смиренного эти сети даже не коснутся.
Старец Лев пришел в Оптину с огромным грузом духовной опытности, основой которой составляло смирение. Господь учил Своих учеников беречься закваски фарисейской, которая есть лицемерие. А истинной закваской Нового Завета стало противное лицемерию смирение, чуждое славы человеческой, равнодушное даже к любому человеческому мнению. Леонид был всегда последним, говорил о себе старец тем, кто удивлялся, видев в нем обилие духовных дарований. О своем со старцем Феодором жительстве на Валааме он отвечал спрашивающим: Да, торговали хорошо. Что это? Привычка бывшего купца искать во всем барыш или евангельское сравнение духовной жизни с куплей житейской? Как может подвижник говорить о себе, что он хорошо подвизался, подсчитывать свой духовный прикуп? Оказывается тот, кто стал смиренным по сердцу, может говорить о себе по видимости не смиренные слова, потому что ищет он духовных смыслов, следит не за тем, чтобы себя возвеличить, а чтобы увидеть истину, вдохновить своих учеников. И плодом их хорошей торговли стало основательное гонение, воздвигнутое на этих старцев дьяволом через настоятеля Валаамского монастыря.
И так переходили они, гонимые, из монастыря в монастырь, пока старец Лев не оказался в Оптиной Пустыне. Но тут его тоже гнали, преследовали, постоянное запрещение он получал от епархиальных архиереев, запрещавших ему принимать народ. Подозревали его в ереси, самосвятстве. Несколько раз беседовал с ним архиепископ Калужский, который в силу своей доверчивости постоянно внимал клевете на старца. Однажды он спросил его: чем ты занимаешься? Почему ты продолжаешь принимать народ? Старец ответил ему: «Пою Богу моему, дондеже есмь» (Пс. 103, 33). Разве можно было ответить лучше?
Вся жизнь старца была направлена на принесение хвалы Богу. И нее было в ней ничего иного. И он, желая исполнить повеление архиерея, но не мог отказать множеству людей, простаивающих по многу дней у его кельи. Проведший всю жизнь в строжайшем послушании своему старцу, монастырскому начальству, получив от Господа дар ведения, он уже перешел в личное послушание Богу, в личное послушание благодати, диктовавшей в его сердце, как ему поступать. Казалось бы, вот такое противоречие, непослушание, но Священное Писание нам говорит: праведнику закон не лежит. И тот, кто действительно руководим Богом, может нарушать и какие-то запреты, если он видит, что в этих запретах нарушается воля Божия, если эти запреты хотят заградить уста Божии. Никто ни разу не видел в нем даже следа ропота, малодушия, осуждения, малейшего раздражения или недовольства при всех выпадающих на его долю искушениях.
И старец прекрасно видел реальных действующих лиц этой брани не обманутых, не помраченных грехом или неведением людей, но дьявола, извечно противостоящего Богу. Люди, живущие во свете, легко ли им, привлекшим к себе солнечный зной, полноту любви? Почему так редко кто-то становится святым? Это не только от того, что трудно поститься, читать много молитв, заставлять себя постоянно поступать по Евангелию. Когда человек привлекает в свою душу свет, он не только утешает, но и требует, сжигает все чуждое в себе. И жить постоянно в этом пламени крайне тяжело, потому что ты тоже должен тоже непрестанно гореть. Большинство же не выдерживает этого напряжения и невольно ставит Богу такие небольшие загородки: вот тут, Господи, я буду с Тобой, буду молиться, любить Тебя, а вот здесь место моей свободы, сюда, пожалуйста, не заходи. Я знаю, что многое Тебе здесь не понравится, но оставь это мне. Я не готов расстаться с этим своим заповедником.
Святые всегда на острие божественной любви. И тут не обходится без крови, без постоянного кровопролития. Но чья же кровь проливается? Своя. Добровольное распятие, осознанная жертва. Так старец Моисей, настоятель монастыря, покупает у обнищавшего торговца бочонок пропавшей селедки. Келейник укоряет старца: батюшка, ну что же это вы купили? Она же порченая. А тот отвечает: А я, ты думаешь, не вижу. Ну подумай, куда ему с порченой-то селедкой деваться? Кто ее у него возьмет? А у нас при таком большом братстве она потихонечку и съестся. А потом приказал подавать ему на стол эту селедку, когда не мог ходить на братскую трапезу. И так за несколько месяцев этот бочонок и съелся на столе у настоятеля, тухлой, пропавшей селедки.
А вот другой Оптинский старец, скитоначальник Антоний. Однажды он пришел после ночной службы в келью к брату, который в очередной раз проспал ночную службу. Он встал на колени и стал просить брата больше не пропускать Богослужения. Смиренный вид стоящего перед ним на коленях скитоначальника умилил сердце брата. Но когда отец Антоний ушел, брат увидел две лужицы крови, которые вытекли из голенищ сапог отца Антония. Ноги еще не старого подвижника были настолько больны от длительного стояния, что у него каждую ночь натекало из ран на ногах немало крови из незаживающих язв в сапоги. Кто из них не страдал, кто не подвизался до смерти? Именно вот из-за этой любви к Богу проистекало это удивительное сострадание, удивительная милость к любому человеку, ради которого умер Христос. Господи, возьми все мое, уничтожь меня в ступе Твоих крестных страданий, только дай мне не отлучаться от Тебя.
Святые почитали себя пылью, прахом под ногами Христа, но они несли в себе постоянную и неизбывную боль о том, что не могут иметь верности Ему до самых последних глубин своего сердца. Кто раздел тебя, старец, спросили однажды у блаженного Серапиона, сидящего обнаженным при дороге. Это Евангелие, сказал преподобный, подняв единственную книгу, которая была у него из вещей всего мира. Оно повелело мне отдать нуждающимся все, что я имел, даже одежду. А потом он продал и Евангелие, потому что его братья не имели хлеба. Про Оптинских старцев нельзя рассказать каких-то таких очень ярких случаев, но святость последних времен более скрыта от глаз людских, скрыта покровом смирения.
Кто же такой старец? Много раз пытались определить это понятие. Конечно, старец это не просто умудренный летами пожилой человек. Это носитель благодатного дара руководства других. Благодать в приемлющих это дарование действует различно. То проявляет себя как дар рассуждения, глубочайшей премудрости, то, как прозорливое ведение прошедшего и прозрение будущего, то, как поразительное зрение всех мыслей и чувств человеческих, как удивительный дар утешения и сострадания, дар, творящий чудеса молитвы, исцеляющей, спасающей от отчаяния. Пожалуй, об одном говорят не столь часто, о том, что старец – это всегда идущий впереди, имеющий право говорить, право учить. Это тот, кто сам прошел через вражеские укрепления и победил. Это в науках теоретических больше всех начитанный может взойти на кафедру и поучать менее знающих.
А в духовной жизни именно исполнивший сам может сказать со властью. Тот, кто сам дерзал, но оступился, может иметь опыт этих ошибок, свидетельствовать о нем. Но его слово уже не будет иметь силы. И вот с одной стороны духовная жизнь весьма проста, как просто и доступно Евангелие. Но как и Евангелие, она бесконечно трансформируется, преломляясь через страсти души. И часто получается так, что самые лучшие намерения приводят к весьма печальным последствиям. А Оптинские старцы шли царским путем. Огромное количество времени они уделяли изучению наследия прежних подвижников. Они переписывали, переводили, издавали их поучения, старались на деле исполнить это пришедшее из глубины веков слово живого опыта. И потому сами шли путем не падательным.
Сердца святых это магнит любви. Он притягивает к себе сердца, ищущие святости, почитающие святость, страдающие от недостатка ее в себе. И всех собравшихся здесь старцы не оставят без своего утешения. Мало того, разве все могли приехать и почтить их здесь. Конечно, нет. Но в каком-нибудь далеком Барнауле того, кто открывает их житие, кто в совсем не близком Сиднее читает их поучения, кто даже в соседней с Оптиной деревне призывает их в молитве, – все получат в день их памяти посылку благодати, потому что Оптина больше своих стен. Она раскрыта миру в своих святых, она питает их любовью, согревает их теплом всякого, кто может вместить эту любовь, кто ищет с ней связи, почитает ее святых.
Аминь.