«Славная» проповедь и старец-ребёнок
В монастыре зазвонил небольшой колокол к обеду. Благочинный ушел, а я направился к хибарке старца. В знакомой мне приемной никого не было. На мой стук вышел из кельи отец Мелхиседек: маленького роста, в обычной мягкой камилавке, с редкой молодою бородою, с ласковым лицом. Я объяснил ему наше дело и добавил:
— Мне нет даже нужды беспокоить самого батюшку, он занят другими. Вы только спросите у него совета. И скажите ему, что я прошу его благословить меня не проповедовать.
И я верил в такой ответ старца: мне казалось, что я хорошо поступаю, смиренно. Келейник, выслушав меня, ушел за дверь. И почти тотчас же возвратился:
— Батюшка просит вас зайти к нему.
Вхожу. Целуем друг у друга руки. Он предложил мне сесть и, не расспрашивая больше ни о чем, сказал следующие слова, которые врезались мне в память до смерти.
— Батюшка, — обратился он ко мне тихо, но чрезвычайно твердо, авторитетно, — примите совет на всю вашу жизнь: если начальники или старшие вам предложат что-нибудь, то как бы трудно или даже как бы высоко ни казалось это вам, — не отказывайтесь. Бог за послушание поможет!
Затем он обратился к окну и, указывая на природу, сказал:
— Смотрите, какая красота: солнце, небо, звезды, деревья, цветы... А ведь прежде ничего не было! Ничего! — медленно повторил батюшка, протягивая рукою слева направо. — И Бог из ничего сотворил такую красоту. Так и человек: когда он искренно придет в сознание, что он — ничто, тогда Бог начнет творить из него великое.
Я стал плакать. Потом отец Нектарий заповедовал мне так молиться:
— «Господи, даруй мне благодать Твою!» И вот идет на вас туча, а вы молитесь: «Дай мне благодать!» И Господь пронесет тучу мимо. — И он протянул рукой слева направо.
Отец Нектарий, продолжая свою речь, рассказал мне почему-то историю из жизни патриарха Никона, когда он, осужденный, жил в ссылке и оплакивал себя. Теперь уж я не помню этих подробностей о патриархе Никоне, но «совет на всю жизнь» стараюсь исполнять. И теперь слушаюсь велений высшей церковной власти. И, слава Богу, никогда в этом не раскаивался. А когда делал что-либо по своему желанию, всегда потом приходилось страдать.
...Вопрос о проповеди был решен: нужно слушать отца игумена и завтра говорить. Я успокоился и ушел. Обычно для меня вопрос о предмете и изложении поучения не представлял затруднений; но на этот раз я не мог подыскать нужной темы до самого всенощного бдения. И уже к концу чтения канона на утрене в моем уме и сердце остановились слова, обращенные к Богородице: «Сродства Твоего не за- буди, Владычице!»
Мы, люди, сродники Ей по плоти. Она — из нашего человеческого рода. И хотя Она стала Матерью Сына Божия, Богородицею, но мы как Ее родственники все же остались Ей близкими. А потому смеем надеяться на Ее защиту нас пред Богом, хотя бы были и бедными, грешными родственниками Ее... И мысли потекли, потекли струей... Вспомнился и пример из жития святителя Тихона Задонского о грешном настоятеле этой обители, как он был помилован и даже воскрешен Господом: «За молитвы Моей Матери возвращается в жизнь на покаяние», — послышался ему голос Спасителя, когда душа его спускалась на землю. А настоятель этот, будучи по временам одержим нетрезвостью, имел обычай в прочие дни читать акафист Божией Матери.
***
На поздней литургии я сказал приготовленную проповедь. Она была, действительно, удачною. В храме кроме монахов было много и богомольцев-мирян. Все слушали с глубоким вниманием.
По окончании службы я спускался по ступенькам паперти. Вдруг ко мне спешно подбежали те два монаха, которых я осудил в душе, и при всем народе радостно поклонились в ноги, благодаря за проповедь... К сожалению, я не запомнил их святых имен: а они заслуживали бы этого за смирение свое.
Но на этом «слава» моя не кончалась. Когда я возвратился в скит, меня на крылечке нашего домика встретил преподобный отец Кукша:
— Вот, хорошо сказали, хорошо! Вот был у нас в Калуге архиерей Макарий: тоже хорошо-о говорил проповеди!
Я промолчал. На этом разговор и кончился.
Через некоторое время из монастыря пришла уже целая группа послушников и стала просить меня:
— Батюшка, пойдемте погуляем в лесу и побеседуем: вы такую хорошую проповедь нам сказали.
«О-о! — подумал я про себя. — Уже учителем заделаться предлагают тебе? А вчера считал себя недостойным и говорить?! Нет, нет: уйди от искушения!» — и я отклонил просьбу пришедших.
***
На следующий день мне нужно было выезжать из монастыря на службу в Тверскую семинарию; и я пошел проститься сначала с отцом Нектарием. Встретив меня, он с тихим одобрением сказал:
— Видите, батюшка: послушались, и Бог дал вам благодать произнести хорошее слово. Очевидно, кто-то уже об этом сообщил, так как старец не ходил в монастырь.
— Ради Бога, — ответил я, — не хвалите хоть вы меня, бес тщеславия меня уже и без того мучает второй день.
Старец понял это и немедленно замолчал. Мы простились.
От него я пошел через дорожку к скитоначальнику отцу Феодосию. Тот спросил меня, как я себя чувствую, с каким настроением отъезжаю.
Я искренно поблагодарил за все то прекрасное, что я видел и пережил здесь. Но добавил:
— А на сердце моем осталось тяжелое чувство своего недостоинства.
Мне казалось, что я говорил искренно и сказал неплохо, а сознание недостоинства мне представлялось смирением. Но отец Феодосий посмотрел иначе:
— Как, как? — спросил он. — Повторите, повторите!
Я повторил. Он сделался серьезным и ответил:
— Это — не смирение, ваше преподобие, это — это искушение вражье, уныние. От нас, по милости Божией, уезжают с радостью, а вы — с тяготою? Нет, это — неладно, неладно. Враг хочет испортить плоды вашего пребывания здесь. Отгоните его. И благодарите Бога. Поезжайте с миром. Благодать Божия да будет с вами.
Я простился. На душе стало мирно.
Какие вы духовно опытные! А мы, так называемые «ученые монахи», в самих себе не можем разобраться правильно. Не напрасно и народ наш идет не к нам, а к ним... «простецам», но мудрым и обученным благодатью Духа Святого. И апостолы были из рыбаков, а покорили весь мир и победили «ученых». Истинно говорится в акафисте: «Ветия многовещанные», то есть ученые ораторы, «видим, яко рыбы безгласные», по сравнению с христианской проповедью этих рыбаков. И теперь «ученость» наша была посрамлена еще раз.
Когда я приехал на вокзал в Козельск, то в ожидании поезда сидел за столом. Против меня оказался какой-то низенький крестьянин с остренькой бородкой. После короткого молчания он обратился ко мне довольно серьезно:
— Отец, ты, что ли, вчера говорил проповедь в монастыре?
— Да, я.
— Спаси тебя Господи! А знаешь, я ведь думал, что благодать-то от вас, ученых, совсем улетела.
— Почему так?
— Да видишь: я безбожником одно время стал; а мучился. И начал я к вам, ученым, обращаться: говорил я с архиереями — не помогли. А вот потом пришел сюда, и эти простецы обратили меня на путь. Спаси их Господи! Но вот вижу, что и в вас, ученых, есть еще живой дух, как Сам Спаситель сказал: Дух дышит, идеже хощет (Ин. 3, 8).
Скоро подошел поезд. В вагон второго класса передо мною поднялись по ступенькам две интеллигентные женщины. За ними вошел и я. Они очень деликатно обратились ко мне со словами благодарности за вчерашнее слово. Оказалось, это были две дворянки, приезжавшие издалека на богомолье в Оптину и слышавшие мою проповедь. И думается, что эти «ученые» — не хуже, а даже лучше, смиреннее, чем бывший безбожник... Да, воистину, дух Божий не смотрит ни на ученость, ни на «простоту», ни на богатство, ни на бедность, а только на сердце человеческое, и если оно пригодно, то Он там живет и дышит...
Началась революция. И вот какое предание дошло до меня за границей.
Отец Нектарий будто бы встретил пришедших его арестовывать с детскими игрушками и с электрическим фонариком, совершенно спокойный. И перед ними он то зажигал, то прекращал свет фонаря. Удивленные таким поведением глубокого старца, а может быть, и ожидавшие какого обличения за свое безобразие от «святого», молодые люди сразу же от обычного им гнева перешли в благодушно-веселое настроение и сказали:
— Что вы? Ребенок, что ли?
— Я — ребенок, — загадочно-спокойно ответил старец.
Если это было действительно так, то стоит серьезно задуматься над смыслом поведения его и загадочным словом о «ребенке».
А ребенком он мог назвать себя, поскольку идеальный христианин становится действительно подобным дитяти по духу. Сам Господь сказал ученикам при благословении детей: Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Мф. 18, 3). [1916 г.]
Воспоминания митрополита Вениамина (Федченкова)
Из книги «Оптина Пустынь в воспоминаниях очевидцев»