История Оптиной пустыни
Оптина пустынь после 1917 года
Оптина после 1923 года. Разорение
Прославление Собора Оптинских преподобных
Достарческий период
Достоверных сведений о времени и обстоятельствах основания Оптиной пустыни не сохранилось. Согласно самой распространенной версии возникновения монастыря, основанной на устном предании, пустынь основал разбойник Опта, который покаялся в своих злодеяниях, принял постриг с именем Макарий и построил келью в дремучем лесу, у берегов Жиздры. Он провел здесь остаток жизни в молитве и покаянии, а потом на этом месте поселились другие подвижники. Хотя предание было довольно устойчивым, оно имеет лишь приблизительную датировку – XIV век.
Еще одна версия связывает возникновение обители с именем благочестивого князя Владимира Храброго, героя Куликовской битвы и основателя многих монастырей. Временем основания обители по этой версии нужно считать XV век.
Оптина была основана на землях, никому не принадлежавших и непригодных для земледелия, к тому же расположенных неподалеку от пограничной засеки с Польшей.
Название монастыря с течением времени изменялось. В записях XVII–XVIII веков он именовался Оптиным монастырем Макарьевой пустынью, с начала XIX века – Козельской Введенской Оптиной пустынью. В настоящее время его официальное название – Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь.
Первые достоверные свидетельства об обители относятся ко времени царствования Михаила Феодоровича. В 1629 году козельские писцовые книги сообщают об Оптиной пустыни как возобновленной после разорения: «Государево царево и великого князя Михаила Федоровича всея Руси Богомолье, монастырь Оптин Макарьевы пустыни, на реке на Жиздре, а в нем церковь Введения Пречистыя Богородицы древяна клецка (клетью)… строенье мирское и монастырское черного священника Феодорита с братиею…». В конце XVII века в Оптиной было всего 14 человек братии. Хотя среди благотворителей упоминались цари Петр и Иоанн Алексеевичи и царевна Софья, монастырь бедствовал. На содержание братии не хватало средств.
Тем не менее в 1689 году началось строительство нового храма «разными укладчиками и мирским подаянием». Более других способствовали сему благочестивому делу, как видно из вкладной книги Оптиной пустыни, окольничий Иван Афанасьевич Желябужский и козельские дворяне Андрей и Иван Петровичи Шепелевы, занимавшие высокое положение стольников при царском дворе. Ветхую деревянную церковь разобрали и на ее месте выстроили каменный собор, главный престол которого освятили в честь Введения во храм Божией Матери, а придел – в честь преподобного Пафнутия Боровского.
В 1724 году бедную и малобратственную пустынь упразднили, сохранившиеся здания разобрали и со всем скудным имуществом перевезли в Белевский Спасо-Преображенский монастырь. Туда же перевели и братию. А Введенский собор стал приходским храмом. Однако запустение продлилось недолго. Когда в 1726 году императрица Екатерина I разрешила восстановление упраздненных монастырьков, Оптина была возобновлена при активном участии влиятельного боярина Андрея Шепелева, который пожертвовал для этого немалые деньги. Возвратились на свое место и насельники.
В ходе реформ Екатерины II все монастыри Российской империи были разделены на штатные – трех классов, получавшие соответствующее классу содержание, – и заштатные, которые должны были существовать за счет собственных средств. В 1764 году Оптина стала заштатным монастырем Крутицкой и Можайской епархии и к концу XVIII столетия снова пришла в упадок, как материальный, так и духовный. Вместо положенных семи здесь числилось два, три или четыре монаха, да и то пожилых и больных. Так, в начале 1790-х годов в Оптиной числилось три насельника, все глубокие старики, а пригодной для жилья была только одна деревянная келья.
Перемены к лучшему начались в 1796 году, когда митрополит Московский и Калужский Платон (Левшин; † 1812), посетив Оптину, принял меры для ее возрождения. Как писал епископ Амвросий (Ортнатский): «…преосвященный митрополит Московский Платон, посещая пустыню сию, признал место сие для пустынно-общежительства весьма удобным, почему и решился оное тут учредить по образу Пешношского монастыря»[1]. Процветавший в то время Пешношский монастырь был одним из очагов монашеской традиции преподобного Паисия (Величковского) со строгим общежительным уставом, принесенным с Афона.
Когда митрополит Платон обратился к строителю Пешношского монастыря иеромонаху Макарию (Брюшкову) с просьбой дать ему ответственного и благонадежного человека для восстановления Оптиной пустыни, тот ответил с монашеской простотой: «Да у меня нет таких, владыко святый; а вот разве дать тебе огородника Авраамия?» Получив монастырь, пребывавший в крайней нищете, с тремя стариками-монахами, отец Авраамий пробовал было отказаться от назначения. «Не было полотенца, рук обтирать служащему, а помочь горю и скудости было нечем. Я плакал да молился, молился да плакал, – вспоминал он впоследствии. – Проживши в Оптиной два месяца, не видя ниоткуда помощи к поправлению ее благосостояния и грустя о прежней мирной, беспечальной жизни на духовной родине, я отправился в Пешнош открыть старцу свою душу и молить снять с меня бремя не по силам. Но вышло иначе: старец принял меня с отеческой любовию и, выслушав мои сетования о скудости вверенной мне обители, велел запрячь свою повозку и, взяв меня с собою, поехал по знакомым ему помещикам. Они в короткое время, по слову его, снабдили меня всем необходимым, так что я привез в монастырь воза два разных вещей. Возвратясь со сбора, старец пригласил меня отслужить с собою, а после служения и общей трапезы, совершенно неожиданно для всех, обратился к своему братству с такими словами: “Отцы и братия! Кто из вас пожелает ехать с отцом Авраамием для устроения вверенной ему обители, я не только не препятствую, но и с любовию благословляю на сие благое дело!”»[2] Откликнувшись на призыв своего настоятеля, в Оптину пожелали отправиться некоторые братия и трудники. Так число нового оптинского братства составило 12 человек.
С помощью Божией и при поддержке братии отец Авраамий принялся за устройство обители. Огородник, не имевший никакого административного опыта, он был прекрасным монахом, подвижником и нестяжателем. Духовная мудрость и прекрасные человеческие качества: скромность, приветливость, сострадательность, сердечная простота – привлекли к нему достойных помощников. Вокруг него начало формироваться братство, впоследствии ставшее лучшим в Русской Церкви XIX века. Игумену Авраамию удалось не только материально восстановить запущенный и жалкий монастырь, но, главное, начать его духовное преображение.
В 1820 году настоятелем Оптиной пустыни был назначен эконом Калужского архиерейского дома игумен Даниил (Кушнев). По словам современников, это был человек добрый, благоразумный и монахолюбивый. При его настоятельстве начался новый важный этап в истории монастыря. Посетив Оптину, епископ Калужский Филарет (Амфитеатров) решил построить здесь скит для желающих безмолвия. Для этого он пригласил монахов-пустынников из Рославльских лесов, среди которых были братья-монахи Моисей и Антоний (Путиловы). По благословению владыки они сами выбрали место для скита поблизости от кельи, где несколько лет назад подвизался в уединении схимонах Иоанникий (Руфов; † 1815). План построения скита, составленный игуменом Даниилом и монахом Моисеем, был утвержден епископом Филаретом 17 июня 1821 года.
Летом 1821 года монахи приступили к подготовке территории: вырубили лес, выкорчевали пни и срубили себе келью. А в августе было начато строительство храма во имя Собора Иоанна Предтечи, «первого новоблагодатного пустынножителя». Уже в феврале 1822 года храм был освящен.
Правила жизни скита были установлены святителем Филаретом, а за образец взят устав Коневского монастыря. Вход в скит был запрещен женщинам, а также мирянам-мужчинам без благословения старца. Особо строгие ограничения полагались в пище: весь год, за исключением Рождества Христова, Пасхи и сплошных седмиц, она должна быть постной. Управляли скитом скитоначальники, которые по традиции являлись также и братскими духовниками – их избирала старшая братия.
В 1825 году иеромонах Моисей был назначен настоятелем монастыря, а его брат, иеродиакон Антоний, скитоначальником.
Устроение скита сыграло решающую роль в духовном расцвете монастыря. Скит стал сердцем Оптиной пустыни. Именно здесь сугубое аскетическое делание – непрестанная молитва, безмолвие и труды послушания, – соединившись с традицией старчества, зажгли тот яркий светильник, о котором писал историк и религиозный мыслитель Георгий Петрович Федотов: «Оптина пустынь и Саров… сделались двумя центрами духовной жизни: два костра, у которых отогревается замерзшая Россия»[3].
Старчество в Оптиной пустыни
Благодатное старчество – служение, на которое призывает Сам Бог. «Не всякий, кто стар летами, уже способен к руководству, но кто вошел в бесстрастие и принял дар рассуждения», – говорит преподобный Петр Дамаскин.
Архимандрит Леонид (Кавелин) определяет старчество как искреннее духовное отношение духовных детей к своему духовному отцу или старцу. Искренность – значит правдивость перед старцем, откровенность в слове и деле. Истинный послушник – это тот, кто в полной мере обладает добродетелью послушания, кто имеет веру своему духовному руководителю – полную и неленостную. Он ежедневно открывает старцу не только свои поступки и помышления, но и малейшие страстные движения мысли и сердца; отсекает пред ним свою волю, испрашивая совета и благословения на любые свои действия; ничего не делает по своему желанию; не спорит и не прекословит; с искренней и твердой решимостью исполняет все, что скажет ему старец.
Из-за непослушания Адам и Ева лишились райского блаженства. Непослушание отдалило прародителей от Бога, поэтому для их потомков важнейшим принципом существования, основанием жизни стало познание и исполнение воли Божией. Поскольку именно старец открывает ученику волю Божию, послушание старцу – это не ограничение его свободы, а стеснение произвола падшего человеческого разума.
Начало старчества в Оптиной пустыни относится к 1829 году, когда в обитель прибыл иеросхимонах Лев (Наголкин) с несколькими учениками. До того как здесь утвердилась традиция старчества, братия в основном понимала монашеский подвиг как внешнее делание: они выстаивали длительные богослужения, изнуряли себя физическими трудами и земными поклонами, строго постились, вычитывали большое молитвенное правило. Некоторые носили тяжелые вериги, а в посты почти ничего не вкушали. О внутреннем же делании, то есть борьбе с душевными страстями: гордостью, тщеславием, лукавством, гневом, превозношением и прочими, почти никто не имел должного понятия.
Именно таким подвижником был схимонах Вассиан (Гаврилов). Он никогда не пил даже чай, не говоря уже о вине, носил власяницу, не пропускал богослужений, проводил ночи без сна, в молитве с земными поклонами, усердно трудился. Часто питался одной травой, а однажды совсем не принимал пищу весь Рождественский и Великий пост. Будучи неграмотным, крайне простым человеком, отец Вассиан не читал и не знал святоотеческого учения, хвалился своими подвигами и схимнической одеждой, не терпел никаких замечаний. Когда в монастырь прибыл старец Лев и начал принимать братию и народ, отец Вассиан резко воспротивился его деланию, не понял и не принял старчества. А старец сказал о нем с сожалением: «Желаем ему прийти в познание истины», – тем самым указывая на то, что самовольное подвижничество не принесло духовного плода. Однако в конце жизни отец Вассиан успокоился и смирился. Как сообщает Летопись скита, «кончина сего претружденного старца была, согласно церковной молитве, безболезненна, мирна, тиха, посему уповаем, что ждет его ответ непостыдный на Страшном Христовом Судище»[4].
Сравнивая человека с плодовым деревом, святые отцы уподобляют телесный труд листьям, а хранение сердца – плоду. Именно внутреннее делание они называют «наукой из наук и искусством из искусств». В Писании сказано: всяко убо древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает и во огнь вметаемо (Мф. 3, 10), – поэтому очевидно, что ищущим спасения в первую очередь необходимо иметь попечение о плоде, то есть о хранении ума. Впрочем, и лиственное благоукрашение, то есть телесный труд, тоже необходимо.
Архимандрит Леонид (Кавелин) писал: «Путь старческого окормления во все века христианства признан всеми великими пустынножителями, отцами и учителями Церкви самым надежным и удобнейшим из всех, какие были известны в Христовой Церкви. Старчество процветало в древних египетских и палестинских киновиях, впоследствии насаждено на Афоне, а с Востока перенесено в Россию. Но в последние века, при всеобщем упадке веры и подвижничества, оно понемногу стало приходить в забвение, так что многие начали отвергать его. Уже во времена Нила Сорского старческий путь многим был ненавистен... К восстановлению в России этого, основанного на учении святых отцов, образа монашеского жития много содействовал знаменитый и великий старец, архимандрит молдавских монастырей Паисий (Величковский). Он с великим трудом собрал на Афоне и перевел с греческого языка на славянский творения аскетических писателей, в которых содержится учение о монашеском житии вообще и в особенности о духовном отношении к старцам. Вместе с тем, в Нямецком и других подчиненных ему молдавских монастырях он показал и применение этого учения к делу. Одним из учеников архимандрита Паисия, схимонахом Феодором, жившим в Молдавии около двадцати лет, этот порядок иноческой жизни передан иеросхимонаху отцу Леониду[5], а им и учеником его, старцем иеросхимонахом Макарием… насажден в Оптиной пустыни»[6].
Действительно, первые оптинские преподобные Лев, Макарий, Моисей и Антоний имели своими наставниками учеников молдавского старца Паисия (Величковского), великого «обновителя древнего иночества». Преподобный Паисий возродил в своих монастырях древнее учение об Иисусовой молитве и почти забытую к тому времени традицию старчества. В основание жизни своего братства он положил чтение и изучение святоотеческих творений, много трудился над их переводами с греческого на славянский язык. А многочисленные ученики принесли его духовное наследие в Россию. Старческая традиция, возрожденная в России его учениками, стала вместе с тем и возрождением древнего аскетического учения о внутреннем делании, то есть очищении души и сердца от страстей.
Настоятель Оптиной пустыни отец Моисей знал не только из книг о необходимости старческого руководства для духовного совершенствования иноков. Много лет он провел в Рославльских лесах, подвизаясь в послушании у опытных старцев-пустынников. Сам он не мог взять на себя старческие труды – и по смирению, и из-за перегруженности обязанностями настоятеля. Крест старчества тяжел, понести его может только человек духовно зрелый и мудрый – именно таким был иеросхимонах Лев. Что не менее важно, он обладал характером первопроходца – непреклонным, решительным и твердым, поэтому настоятель поручил ему духовное руководство братией.
С благословения игумена старец сразу же начал вникать во все детали жизни обители. Все важные назначения, даже расселение по кельям, осуществлялись по его указанию. Для насельников скита было установлено ежедневное откровение помыслов старцу. Открывая свои поступки и помышления, все движения своего сердца, монахи тем самым очищали душу, отсекали свою греховную волю и получали от наставника душеполезное наставление. Через навык откровения они привыкали замечать в себе даже, казалось бы, незначительные греховные мысли и желания, и нравственно совершенствовались. Внутренняя жизнь монастыря стала изменяться к лучшему.
Родившись в древности как сугубо монашеская традиция, как духовный союз наставника и ученика, живущих одной жизнью, а иногда и в одной келье, в Оптиной пустыни старчество обрело новое направление. Его отличительной чертой стало служение всему народу. Духовное руководство оптинских старцев заключалось не только в исповеди, оно накладывало отпечаток на всю жизнь человека. Начавшись при личной встрече, общение со старцем продолжалось в переписке, длившейся порой десятилетиями, так что ни одно важное событие в жизни чада не оставалось без внимания или прямого указания наставника. Если прежде руководствоваться советами старца могли только его ближайшие послушники, то старчество Оптиной пустыни стало поистине народным достоянием.
Премудрым промыслом Божиим благодатное старчество в Оптиной не прерывалось целое столетие: воспитанники старцев сами со временем становились наставниками, передавая эстафету старчества своим ученикам.